Когда я поставил себе вопрос написать несколько слов о чувашской литературе, тогда возникло сомнение: можно ли говорить что-нибудь о чувашском народе вообще и о чувашской литературе в частности?
    Конечно, совершенно правильно, можно и позволительно устно и печатано говорить во всех временах и во всех пространствах о литературе прекрасной Эллады, изучать Гомера и гомериаду, изучать Софокла, Еврипида.
    Они ведь основали не умирающую до сих пор в Старом и Новом свете литературную школу легендарно-исторических и психологических настроений.
    Хотя бы взять культурное искусство Древней Греции. Это ведь страшно интересно. Если бы что-нибудь на нашей земле ученый или неученый неопровержимо доказал – в каком положении находилась рука статуи Венеры Милосской: подняла ли она дивную руку для того, чтобы подать надежды одному из своих многоплеменных поклонников, разжигая в нем бурные страсти, или же она очаровательным мановением своей прелестнейшей руки искушала самого бессмертного Зевеса и хотела опьянить громовержца в объятиях неги и кипучей страсти – если бы кто-нибудь точно угадал эту таинственную загадку сломанной руки статуи Венеры Милосской, конечно, такой человек получил бы мировую славу и пожал бы обильную жатву своих трудов.
    Также авторское самолюбие не страдает, внимание и досуг читателя нисколько не умоляется, если написать о литературе могущественно, всесокрушавшего Рима со всеми его славными именами, очарование которыми до сих пор заставляет трепетать сердца мужественных профессоров и их юных питомцев-слушателей.
    Для литературно отзывчивого человека чрезвычайно интересна и рыцарская поэзия средних веков: как тогда выбирались дамы сердца, как усердно и долго служили им храбрейшие рыцари и как эти рыцари во имя своих дам отчаянно бились с сарацинами-мусульманами Востока, освобождая землю святую от «окаянных» поработителей.
    Также само собою обычен интерес к новейшей литературе миродержавных народов и господствующих классов нашей счастливой земли, к литературе, изданной в роскошных дворцах и салонах; обычен интерес к литературе созданной в обстановке шумного развития индустриально- промышленных центров.
    Я думаю, что никто особенно против этого возражать не станет.
    А тут поставил себе дерзновенную задачу – написать пару слов о чувашской литературе до 1917 года. Меня берет сомнение не слишком ли это будет грубо звучать в стройном аккорде унаследованных литературных традиций такая нотка, как чувашская литература, да стоит ли она выделки, такая овчинка, даже не овчинка, а жалкий лапоть?
    Хотя такой дух двойственности, лукавый дух сомнения, витает надо мной, как темное облако, своей тенью охлаждая меня к работе, но все-таки я беру на себя смелость написать о таком предмете, как чувашская литература.
    Пока намерен лишь написать беглый очерк до 1917 года, только несколько слов.
    В данной теме я предвижу целый лес возражений со всех сторон, по всем направлениям и вертикально, и горизонтально. По этому темному лесу возражений, по густой чаще я постараюсь пройти, давая ответы тому и другому возражению по силе моего разумения.
    Мой путь по такому лесу будет труден и извилист, предоставленный лишь самому себе, возможно, я буду заблуждаться, но пока это ничего.
    Во-первых, мне скажут: вот человек начал писать о чувашской литературе; почему он пишет об этом не по-чувашски, а пишет об этом на русском языке? Значит, чувашский язык беден, на нем невозможно писать.
    С последним возражением я согласен: верно, чувашский язык беден, но писать на русском языке или на другом языке, в этом ничего страшного нет. Были исторические примеры такого рода.
    Римляне-сципионы и другие предпочитали греческий язык своему латинскому языку, против чего сильно восставал Катон Старший. Так что нет ничего странного в том, что о чувашской литературе я пишу на русском языке. И для самих чуваш, получивших образование, оно удобнее будет на русском языке, т.к. они больше предпочитают по своему воспитанию, к сожалению, русскую прессу и русскую литературу, если, конечно, они захотят прочитать настоящие строки.
    Если перенестись в обстановку дореволюционной России, то мне возражали бы так: чуваши живут в великодержавной, многомиллионной Руси, численность чуваш едва превышает один миллион. К тому же они не культурны, отсталые. Имеется на лицо самодержавная Русь, она задает тон на весь мир, а ее оружие всюду на полях брани побеждает. Так к чему же толковать о чувашской литературе. Это пустая трата времени и сил. Будет благо чувашам скорее забыть свой язык, принять спасительное православие, перейти на русскую культуру, всосаться, как нежное дитя, в грудь этой миродержавной культуры и больше ничего.
    На это возражение позвольте ответить так. Да, Русь большая, можно назвать его и великодержавной, раскинулась она от «Амура до Днепра», от холодного севера до знойного юга. В ней на десятки тысяч верст непроходимые леса, необозримые поля, горы и долины, реки и моря – все есть на Руси.
    Поскольку разнообразны климат и природа святой Руси, постольку разнообразны и народы, Русь населяющие.
    Да самая Русь-то делиться по языку на великорусов, малорусов, белорусов, а эти главные ветви в свою очередь делятся на различные говоры: что ни губерния – то свой особенный говор, что ни уезд – то свое прозвище.
    Если вы так гордо заявляете, что православная Русь задает тон на весь мир и всякая тварь земли во всех частях света дышит лишь русским духом, надо подумать: правда ли это? Вместе с тем возникает вопрос: неужели близок тот час и тот блаженно-упоительный миг, когда под эгидой самодержавия славянство всех стран соединится воедино и земля в эфирном пространстве изменит путь своего следования и головокружительной быстротой пойдет по новому пути, по пути, который будет указан Пуришкевичем и К?
    Вы не склонны сказать, что это неправда. Как же неправда, когда на страницах кадетской газеты «Русское слово» писалось: «Засияет золотой крест на Айя-Софии». Что это значит? Долой Турцию, долой «неверных мусульман» не значит ли «Да здравствует православие»?
    Чувашский народ до революции на протяжении нескольких столетий имел лишь устную словесность в виде живого разговорного языка, сказок, преданий, песен различного рода, пословиц, загадок, кратких изречений житейской мудрости, неписанных языческих обрядов и молитвословий.
    Нужно сказать, что «российская, благочестивейшая, самодержавная» власть и верный агент этой власти – «святое православие» и «преосвященнейшими» владыками, попами угодниками-монахами со времени Луки Канашевича с известными своими целями делали опыты творчества литературы для чувашского народа.
    Пятьдесят с лишним лет тому назад и деятели из самих чуваш, увеличиваясь в простой арифметической прогрессии, усиленно принялись работать на ниве этого творчества, может быть, находя в нем альфу и омегу существования человечества вообще и чувашского народа в частности.
    Эти ревнители самодержавия и поборники православия, получая для себя веления в благосклонных взглядах российских светлейших вельмож Победоносцевых и К, читая инструкции для себя в лобзаниях рук преосвещеннейших архиереев, получая любезные одобрения в ароматных будуарах развращенных фавориток, переводили святоотеческую литературу, богослужебные книги, так называемые нравственно-религиозные брошюры, на чувашский язык, хуже затемняя и без того несветлый ум чувашской массы.
    Причем в стадии замысла и творчества такой литературы соблюдался выдержанный контакт, начиная с чиновничества округов и губерний и кончая отзвуком шагистики лакированных сапог местных приставов и урядников. В издательстве такой литературы они достаточно прислушивались к сопению благочестивых купцов и воркованию благочинных и ретивых матушек.
    Переводчиками были частью ученики Симбирской чувашской школы. А в большинстве это были в черной рясе чуваши-попы. Последние за свои переводы получали гонорар не по ставкам тарифной сетки работников литературы - им давались лучшие чувашские приходы, где они натурой обильно обирали с каждого двора и хлеб, и масло, и яйца, и шерсть с худой чувашской овечки. В этом виде они, попы, богато вознаграждались за свою вдохновенную игру на арфе переводной церковной литературы на чувашский язык. Непородистая, ржаносоломистая, пыльная чувашская овца, и тебе нужно воздать честь и славу за шерстинки твои в творчестве чувашской церковно-отеческой литературы!
    Нам известно звучными тонами в этой литературе были подвиги Антония Великого, Пахомия Египетского на островах Нила вдали от соблазнов мира, покаяние Марии Магдалины от грехов ее бурных страстей и неразборчивой любви, что возводилось в пример, достойный подражания всякого чающего всякого спасения чувашина.
    Чувашской массе этой литературы указывался земной путь, уставленный свечами, поклонами, отречением от всего сущего на земле и сущего в человеке, повелевалось властью передержавшим безгласно повиноваться, и внушалась: еже путь сей на земле прейдешь, уготовано будет тебе блаженство бесконечное под кущами райских садов. Такой литературой пичкали умы школьной детворы, грамотеев-самоучек и обрабатывали массу с церкованных амвонов.
    Хорошо грамотные, мерзо-пакостно-прожорливые чувашские попы, которые были среди чуваш единственными помещиками, державшие в своих жирных руках худое чувашское поле, и слабо-трепетное чувашское сердце, сидя в роскошных хоромах около церквей, в своей тучной жизни находили достаточно времени для обработки этой литературы и создали в ней, надо признаться, довольно хороший язык, который они сумели пропитать запахом ладана и церковного елея, от чего усталый земледелец – тощий чувашин – легко одурманивался, как от порошка Сухаревского рынка, с тою лишь разницей, что наркоз этого московского рынка, говорят, проходит на вторые сутки, а дурман религиозно-литературно-поповской, я полагаю, действенно остается над чувашами до настоящего времени.
    В скобках можно заметить, что чувашские попы, особенно некоторые из них, будучи сами выходцами из этой среды, обладают и действуют на чуваш поразительно успешным методом тончайшего психологического подхода к семье, частным лицам, различным случаям хозяйственно-экономической, общественно-бытовой жизни, перетолковывая их через свою сознательную схоластику так, как им надо, пользуясь располагающей лестью, угощая нужных им людей густым хмельным пивом и такими блюдами поповского стола. Неудивительно поэтому, что у них закорма хлеба поднимаются выше и выше и подсчет червонной бумаги у попов-чуваш умножается в числе. А еще одно обстоятельство, может быть, тут имеет для них крупное значение – это то, что под поповской епитрахилью кающийся грешник чувствует себя лучше, чем перед лицом строго общественно-гласного суда, тем более тогда, когда этот поп простирает благословляющую свою лампу на трудовые и не трудовые доходы всякого мирянина.
    На бледном фоне чувашской жизни церковная литература на этом языке появилась во всеоружии своей сокрушающей силы.
    Из ряда жалких лачуг и соломенных крыш в чувашских селениях стали выделяться светлые разукрашенные церкви с переливом колокольного звона, в них совершались богослужения с напевом берегов живописного Босфора, со слабым подражанием дивной обстановке Айя-Софи; благодаря этой внешности и убаюкивающему внутреннему содержанию она влияет на чуваш, развивает в них аскетические идеалы, паломничество во святые места, уход в монастыри; появляются скиты в лесах.
    Из каши языческих и христианских понятий стали слагать духовные стихи и рассказы на манер русских.
    А разнообразное устное здоровое творчество самой чувашской массы – песни, сказки, и прочее – объявлено было как от лукавого, и поповское проклятие тяготело над ними тяжелым ярмом.
    Хороводы, народные гуляния с исполнением песен, плясок и танцев, своеобразный костюм чувашской женщины и украшения ее – все это служило предметом яростных нападок воителей славы христовой смиренно-мудрых попов среди чуваш.
    Из идеологии же славянофилов и великодержавного русского шовинизма для творчества и распространения такой литературы среди чуваш так называемыми просвещенными людьми бралась такая сладкая формула: дать и чувашам душу православно-русскую, обрусить их ум, питать и чуваш жирным молоком из девственных сосцов инодержавной царской культуры, усыпить лепет их животного языка – тогда и чуваши во всю землю и вселенную вместе со славянофилами запоют: « Жив дух славянский…»
    В распоряжении и влиянии поповско-церковной литературы на чуваш старатели этого дела встретили себя противодействие в чувашском язычестве, юмёах-знахарях; последние, слабо организованные, на могли противостать официальному могущественному, экономически сильному поповству.
    Уместно сказать, что большинство попов среди чуваш довольствовались почетным своим постом, аккуратно при всякой возможности собирали для себя натуральные, денежные налоги, увеличивали вес своего организма, улучшали породу поповского отродья, жестоко и нагло расправлялись со всякими противодействиями им, с наплевательской точки зрения смотрели на интересы евангельские – по всему этому они вызвали среди чуваш глухое недовольство, неверие, и церковно-переводная литература не имела охвата всей массы чуваш.
    Надо отметить, люди науки к пятому году и раньше писали о языке, истории, музыке и жизни чуваш. Из них на память приведу профессоров Мункачи, Паасонена, Ашмарина, Катанова, Фиросва, Мошкова и др.
    Но все это не встречало сладостной и ободряющей улыбки красавицы-самодержавия, а вызвало лишь косой ее взгляд с обнаженными и свирепыми зубами.
    Чувашские массовые народные сказки, мифы, легенды переплелись с народной словесностью такого же рода соседних народов - русских, татар, мордвы, черемис, вотяков. При внимательном их изучении в них находятся отличительные черты быта и характера самих чуваш.
    Различные песни чуваш - это поле и бедная деревня с соломенной крышей. Темная ночь, слабые огоньки, плач больного ребенка, слезы голодной матери при луне, пение петухов, изредка трели соловья на цветущей черемухе в маленьких садах.
    Это - охи и вздохи голодного крестьянина на клочке худой землицы за тяжелой сохой, запряженной малой лошаденкой, еле стоящей на ногах. Или это - мычание коров и овец на жалком, пыльном пастбище летом и на охапочках ржаной соломы с редкими васильками зимою.
    Изредка в них слышится журчание ручья по камушкам глинистых берегах.
    Иногда встречаются картины темного леса, где под кукование кукушки плачет и воет девушка над плодом любви несчастной, оставляя свое детище на попечение мрака ночного, на потеху и учебу лешим и чертям.
    В этих песнях местами встречаются волнующие стены тайных свиданий молодых и трепетных сердец в жиденьких лесочках.
    В изречениях житейской мудрости чуваш мы видим, как умирающий старик на соломенной постели наставляет детей и внуков правдой на свете жить, завещает трудиться в поте лица, - ненависти и ссоры избегать; по мерцанию звезд, сиянию луны, дуновению ветров, набуханию почек деревьев, весною учит, как хлеба засевать.
    Или под завывание бури в зимнюю ночь старушка за прялкой девушкам вещает о знамениях времен и делится с ними многолетним и тяжелым опытом волнений своего сердца.
    Слезно-кровавые годы войн отображены в ней отчаянным плачем прощающихся матерей сыновьями, жен с мужьями, скрытыми, горючими слезами влюбленных девушек, тяжелым дыханием грудей отцов и братьев; при встречах калек с войны веет холодный и немой ужас.
    Часто слышится грустно-тоскливый, отчаянно безысходный плач сиротинушек без внимания людского, ласки и любви родительской.
    На маленьких полях среди густых деревень нередко поднимаются ссоры и затевается драка из-за пяди земли, и бедняк, обиженный сильным и богатым, лишь в заунывной песне изливает глубоко запавшую в его сердце кровную обиду и черную досаду.
    К каждому высказанному положению мы могли бы привести фактическое подтверждение из народного чувашского словесного творчества, но по некоторым соображениям оставляем их в стороне.
    В общем – жестокая историческая судьбина, тяжелая борьба за существование в прошлом, жесточайшие кары за участие в разиновщине и пугачевщине, гнет царского самодержавия, его системы с ярко выраженным поповским наседанием на чуваш, гнет национальный со всеми вытекающими из него для народа последствиями, такая земельная теснота, как нигде в России, - все эти обстоятельства вместе с отсутствием лучей солнца культуры уже к 1905 году перед нами представили готовую чувашскую фигуру чувашина – фигуру подслеповатую, тощую, наклоненную вперед, фигуру с опущенной головой.
    Поэтому неудивительно, что чувашские песни над частыми деревнями слышаться не столько в связных куплетах параллелей, сколько во вдохах ой, ай, ох, ах во вздохах стесненной груди.